Eastbook

Анатоль Каронь.

Родился и всю жизнь живет в Варшаве. Художник и скульптор, выпускник факультета Истории искусств Варшавского университета, преподаватель живописи. Автор множества выставок, знаменит в первую очередь серией скульптур из одной спички.
Его отец — поляк, мать— русская, родом из города Сальск Ростовской области. Русский язык выучил в детстве благодаря бабушке, и до сих пор может уверенно на нем общаться.

Про семью и родные языки

Валентина Чубарова: Расскажи немного об истории своей семьи. Как твоя мама приехала в Польшу?

Анатоль Каронь: Моя мама родом из Сальска, это около Ростова-на-Дону, но родители познакомились в Харькове, где мой отец учился в университете. Там они поженились и отец перевез маму в Варшаву.

ВЧ: Ты часто ездил с мамой в Россию?

АК: Когда-то да. Когда мне было два года и я только-только научился говорить, мама меня отправила на семь месяцев к бабушке в Сальск. Когда я вернулся, то я говорил только по-русски! Так что польский пришлось учить заново. Но вот недавно я говорил по-русски со своей женой (она украинка), и она сказала, что у меня русский немного такой, как у двухлетнего ребенка. И это правда: я естественным образом выучил русский в возрасте двух лет, а потом все время был в Польше. Я вроде бы всегда свободно говорил по-русски и думал, что хорошо им владею, пока не начал смотреть комедийные шоу на российском телевидении. И вдруг оказывается, что я понимаю все слова, все люди смеются — я тоже смеюсь, но не знаю, над чем, потому что не понимаю контекст.

ВЧ: Мама в детстве говорила с тобой по-русски?

АК: Моя мама, на самом деле, русский забыла, а польский так и не выучила, поэтому говорила на своем собственном языке. Она умудрялась в одной фразе три раза переходить с одного языка на другой, так что, по большому счету, сложно сказать, на каком языке она говорила.

ВЧ: Как было в школьные годы, ты чувствовал, что ты какой-то другой из-за того, что твоя мама русская? Или это не имело значения?

АК: Только на уроках русского языка, поскольку я его знал. Хотя с грамматикой была беда, ведь я никогда не учил правил. Когда нужно было говорить по-русски, то у меня были одни пятерки, а когда спрашивали по грамматике — отметки были намного хуже.

ВЧ:Как обстоят дела с русским языком у твоих детей? Ты как-то вводил русскую культуру в их жизнь? Показывал мультики, читал книги?

АК: Я старался, но сын уже не изучал русский в школе, поэтому он знает только одно слово — «хорошо», но даже не знает, что оно означает. Я не говорю с детьми по-русски, мне кажется, это бы странно выглядело. Но в свое время, когда дочки были маленькие, я взял им русскую няню из Ростова-на-Дону, мамину знакомую, и попросил, чтобы она говорила с девочками по-русски. Но она только лет до трех с ними была.

Про культуру

ВЧ: Какое место в твоей жизни занимала русская литература? Были какие-то значимые книги?

АК: О да, очень много. Я заинтересовался литературой когда был старшеклассником. Помню, мы с моей девушкой спорили о литературе и она сказала: «Что ты вообще в этом понимаешь, если ты даже «Идиота» Достоевского не читал?» И мне стало стыдно, что я не читал, хотя книга у нас дома была. Эти 700 были для меня настоящим вызовом!

ВЧ: Ты читал по-русски?

АК: Нет, по-польски. Меня пугали, что Достоевский — это трудная литература. Когда же я начал читать, то уже не мог оторваться, а когда спохватился, был уже где-то на четырехсотой странице. Это меня так захватило, что я всего Достоевского прочитал одним махом: как только заканчивал один роман, брался за следующий. «Идиот», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Записки из сумасшедшего дома» — в общем, все прочитал. И у меня было ощущение, что я как наркоман не могу оторваться.

ВЧ: Ты читал все в переводе? Не было мысли прочитать по-русски?

АК: Нет, понимаешь — это не то что слишком трудно, просто я дислексик, и поэтому, наверное, когда я читаю на кириллице, я все понимаю, но читаю очень медленно. И это так мучительно… Так что я доверяюсь переводу.

ВЧ: У тебя было ощущение, что из-за своего происхождения и контакта с Россией ты, например, понимаешь в произведениях Достоевского что-то, чего не понимают другие?

АК: Я когда-то говорил с одним человеком, который тоже любил Достоевского, но наша любовь была абсолютно разной. Мне он прямо входит в душу, как водка с водой смешивается, а для него — это как масло с водой. Он ценил его философские концепции, а я любил читать его романы не за философские концепции, а просто потому, что его истории меня захватывали.

ВЧ: А какие ещё, кроме языка, элементы российской культуры были в твоем детстве? Книжки, мультики?

АК: Бабушка мне много пела, и когда я послушал Жанну Бичевскую, оказалось, что все эти песни — «Черный ворон», «Шумел камыш» и так далее — я все их знал, они всплыли в памяти!

ВЧ: Ты перечислял русских писателей, которые для тебя важны. А есть для тебя какие-то значимые русские художники, композиторы?

О, композиторы — да! Я очень люблю Прокофьева, «Александра Невского». А еще в 60-е годы, до того, как появился сериал «Ставка больше, чем жизнь» был телеспектакль с тем же названием, и в нём музыка, которую я, будучи ребенком, прекрасно запомнил. И вот намного позже я услышал Шестую симфонию Шостаковича и оказалось, что это она!
И вот если Чайковскому — это европейский по стилю композитор, то Мусоргский, Прокофьев — это невероятно русская музыка!
Люблю православную церковную музыку. Однажды я ехал в Ростов, поезд ехал через Киев и стоял там 7 часов. Я пошел пройтись, зашел в церковь — там как раз начиналась служба. И когда начали петь, я совершенно онемел: это хоровое пение, когда поют все люди в церкви на четыре голоса… Я обожаю музыку, и я был в восхищен!
Кроме того, я обожаю русскую живопись: Репин, Серов, Михаил Врубель — это гении, которых в мире мало знают и мало ценят.

Отношение к русским

ВЧ: При первом знакомстве ничего не подсказывает, что у тебя есть русские корни. Имя “Анатоль” вряд ли ассоциируется с Россией. Как чаще всего люди узнают о твоем происхождении и как реагируют?

АК: Узнают обычно от меня и никак особенно не реагируют. В советское время у нас особенно не любили русских, но я никогда не сталкивался с неприязненным отношением к себе. Но я заметил вот что: после 1989 года многие русские приезжали в Польшу покупать и продавать разнообразные товары. На стадионе в Варшаве был большой рынок, и они были прекрасными клиентами, много покупали. Именно тогда вся нелюбовь к русским исчезла, потому что люди увидели, что это нормальные люди, с которыми можно иметь дело. Оказалось, что эта нелюбовь к россиянам очень поверхностная, что на самом деле она относится к политике. Конечно, даже сейчас есть люди, которые отождествляют каждого россиянина с политикой страны, но это исключение, а не правило.

ВЧ:Приходилось ли слышать что-то нелицеприятное о русских? Тебя это задевало

АК: Иногда говорят что-то, но особенно не задевает. Это как в США рассказывают анекдоты про поляков, где они показаны совершенными дурачками — это просто шутки. Мы еще детьми рассказывали анекдоты про поляка, русского и немца, и, конечно, русский и немец были глупые, а поляк — самым замечательным. Просто нужно иметь чувство юмора и не принимать это близко к сердцу.

ВЧ: Ты много говорил о приятных вещах, которые тебя связывают с Россией: музыка, литература, а когда Россия делает что-то плохое, испытываешь ли ты какой-то стыд, чувствуешь ли свою связь с этой страной?

АК: Нельзя сказать, что Россия делает что-то плохое — это не действия страны, а лишь каких-то людей. Политика Путина мне не особенно нравится. Мне кажется, что политики отстаивают свои интересы, а обычные люди в этих политических играх всегда находятся между молотом и наковальней.

ВЧ: Как ты воспринимаешь все современные конфликты, от болельщиков до политиков — чувствуешь ли ты, что обе стороны отчасти твои?

АК: Я чувствую большую связь с Россией, но когда я сталкиваюсь с любым национализмом, то говорю, что я интернационалист. Я большой любитель народной культуры, но национализм меня интересует, только пока он касается своей культуры, а когда начинает противопоставлять себя остальным — это абсурд. Я не отождествляю политику Путина с россиянами, хотя пропаганда там намного сильнее, чем у нас.

Про самоощущение

ВЧ: Были такие моменты, когда ты в большей степени чувствовал себя русским? Что на это влияло?

АК: Разные вещи влияли. В детстве я особенно не обращал на это внимания, а потом, когда начал читать русскую литературу, слушать музыку, то стал более осознанно это воспринимать. Когда я слушал Жанну Бичевскую, то я начинал тосковать по России, или когда читал Достоевского и Чехова. Или вот, когда у нас было военное положение, в самиздате вышли «Москва-Петушки» (у нас говорили Москва-ПетУшки, меня жена постоянно поправляет) Венедикта Ерофеева. В России он тогда был совершенно неизвестен, но тут был издан и все были в восторге.

ВЧ: Ты время от времени думаешь по-русски?

АК: Я уже слишком давно там не был. Последний раз я приезжал в 1988 году. Сейчас в России у меня почти не осталось родственников. Мой двоюродный брат приехал в Польшу, потом переехала сестра и тетя. В Москве жил только дядя Коля, двоюродный брат мамы. Он был философом, преподавал. Жил в трехкомнатной квартире — одна комната была обставлена, в другой была только раскладушка и вешалка, а третья — просто склад, там даже света не было. И в этой первой комнате был диван и радио с подводной лодки, на котором он слушал радио «Свободная Европа», потому что, как он говорил, марксистский философ должен знать, что критикует. Я даже думал поехать к нему, и в Сальск заодно заехать, но пока я собирался он умер… увы.

ВЧ: А просто так, не к семье, не хочешь поехать?

АК: Очень хочу! Особенно хочу побывать в Петербурге и посетить Эрмитаж. Я всегда хотел, но у меня там не было родственников, а в советское время можно было ездить только туда, куда было приглашение. Сейчас же я все собираюсь, собираюсь…

ВЧ: У тебя был когда-нибудь порыв уехать в Россию, поселиться там?

АК: Поселиться — нет. Я с удовольствием туда поеду, потому что мне нравится эта страна, там живут прекрасные люди, но все-таки там живется намного тяжелее, чем в Польше. К тому же, политика последнего русского царя мне не очень нравится…
Я иногда говорю о себе, что я наполовину русский, но в общем — я поляк, я родился и вырос в Польше, на этой культуре. Просто у меня была возможность вдохнуть и русской культуры.

ВЧ: Я слушаю тебя и думаю о том, как естественно можно объединять эти идентичности. Учитывая свой опыт, что бы ты мог посоветовать, скажем, подростку, который наполовину поляк, наполовину русский и не может найти себя в связи с этим?

АК: У подростков могут быть просто комплексы, и они начинают думать — может быть, ко мне относятся хуже из-за моих русских корней? Это все внутренние страхи, они не зависят от национальности. Поэтому я бы посоветовал ему поехать в Россию самому, лучше всего на каучсерфинг, чтобы встретиться с как можно большим количеством людей, поболтать с ними. Это замечательные люди, которые тебя охотно примут.

ВЧ: А ты всегда гордился своим происхождением?

АК: Как этим можно гордиться? Я такой родился и это не моя заслуга. Я горжусь своими рисунками, скульптурами, тем хорошим, что я создаю. Конечно, я очень благодарен моей маме за то, что она была русской! Другие культуры делают нас богаче, это огромная ценность. Я рад, что я наполовину русский, что знаю эту культуру и немного лучше других ее понимаю.