«Это я, скажи, чтобы звонили на этот номер, если хотят меня найти», — голос в трубке был сдавленный, но это был его голос. «Так, все, я его сейчас резать буду», — прошипел незнакомец с кавказским акцентом. По ту сторону раздался крик и связь оборвалась. У меня потекли слёзы, и появилась надежда, что мы вытащим Егора из плена. По крайней мере, благодаря этому звонку спецслужбы запеленговали координаты, где он находится. Ровно неделю террористы, захватившие моего мужа, не давали о себе знать, это было странно и наводило на мрачные мысли. На войне журналист – товар, и его не принято прятать. А тут — тишина.
Шанс вернуться был, но исчез как мираж. С оккупированной территории вырвались оператор Тарас Чкан и журналист Ростислав Шапошников, с которыми Егор поехал в злосчастную иловайскую командировку. Их, измученных и простуженных, привез на машине наш общий товарищ-правосек. Ночью я встречала их в Киеве, Тарас спал мертвым сном на заднем сидении. Ростик был сам не свой, у него изменился взгляд. Так бывает только с человеком, который увидел смерть слишком близко.
В плен их взяли втроем, и тогда это казалось лучшим выходом. Главное было выжить, отползти подальше от воронки, где десятками исчезали украинские военные.
….Никаких причин для волнения не было. Планировался рядовой выезд съемочной группы на передовую. Да, там постреливают, но масштабы кошмара вообразить не мог никто. Это странное чувство, когда еще вчера ты созваниваешься с мужем, вы перебрасываетесь парой слов ни о чем, он присылает тебе фотографии забавной собаки, прибившейся к подразделению. А потом связь резко обрывается и ты остаешься в неведении. По телевизору сначала не рассказывают ничего, будто бы и нет никакого иловайского котла. Потом все-таки сообщают, что были бои, и организуют безопасный коридор для выхода военных. На следующий день оказывается, что коридор, несмотря на обещания, расстреляли. Колонну солдат превратили в пушечное мясо. О погибших неизвестно ничего. Связи по-прежнему нет. И вдруг маме Ростика приходит смска: “Я жив”. Именно так, в единственном числе. Ты утешаешь себя: нет, конечно, это не значит, что спасся только он, скорее всего при выходе из ада они потерялись.
В напряжении проходят сутки. И Рост снова на связи: “живы все трое”! Они, каким-то шестым чувством ощутили опасность, не купились на байку с безопасным коридором — решили отходить другим путем, через лес. И теперь не знают, что делать, куда ползти. Мама Роста паникует: долго отсиживаться в посадке они не смогут, умрут от жажды, холода. Нужно оперативно принимать решение, что делать дальше. Советуемся с Княжицким, руководителем телеканала “Эспрессо”, где тогда работал Егор. Княжицкий долго созванивается с какими-то высокими чинами в штабе АТО. Там почему-то уверены, что журналисты уже на подконтрольной Украине территории, и дают отмашку выходить из леса. Там их перехватят российские солдаты, будет допрос, переброска на другую базу с завязанными глазами. Роста и Тараса отдадут украинским военным, а Егора оставят в заложниках. Тогда началась моя личная война.
Я воевала на два фронта. С одной стороны, была украинская бюрократия, с другой – сепаратисты, к которым попал в плен мой муж. Бюрократы пытались тянуть время, когда на счету была каждая минута. Никто не спешил начинать искать Егора. Официальные структуры надеялись, что он поехал в зону боевых действий полулегально, без документов о командировке. В таком случае они имели бы основания отмахнуться от «одного из нескольких сотен пропавших без вести добровольцев». Но, к несчастью силовиков, официальные командировочные были, пришлось раскочегаривать дело. Дальше началось издевательство: к нам домой явились следователи и потребовали вещи Егора, чтобы получить его ДНК. Намек был очевиден – ребята готовились искать не живого человека, а труп. Потом мне начала звонить какая-то полувменяемая представительница правоохранительных органов начала требовать дать ей показания, потому что так положено по процедуре. Было очевидно, что украинских следователей на оккупированную территорию никто не пустит, а значит, все их действия были не более чем изображением бурной деятельности. Я поняла, что нужно искать связи среди так называемых «повстанцев».
Благодаря телефонной весточке от Егора, удалось выяснить, что он находится в Макеевке, фактически в пригороде Донецка. Я начала соображать, кто сейчас поблизости и обнаружила, что неплохо знаю самого «председателя парламента Новороссии» Олега Царева. Мы познакомились во время съемок реалити-шоу, еще в мирное время. Я была редактором программы, где депутатов заставляли почувствовать себя в шкуре простых граждан. Царева мы снимали во Львове, на тот момент никаких сепаратистских наклонностей за ним я не замечала, у него не было даже никаких конфликтов на языковой почве с жителями Западной Украины. Разве что один скандальный эпизод, когда Царев пошел на принцип и отказался отвечать «Героям слава» «бандеровцу» у входа в кафе «Крииївка». Впрочем, проект был не политический, а социальный, и этому казусу никто особого значения не придал. В рамках реалити-формата визитку мы снимали у Олега дома: четверо детей и красавица-умница жена. Было очевидно, что семья для этого человека значит много. И значит, не смотря на то, что он оказался по другую сторону конфликта, может согласиться мне помочь.
— Мой муж в плену у боевиков, помоги мне его вытащить оттуда, — я была максимально прямолинейна.
— Я не могу ничего сделать, — отрезал Царев.
Я не отступила, отправила ему смс: «Ясно, с твоей семьей такого не приключится, надеюсь». Это была болевая точка, запрещенный прием, но он сработал. На следующий день Царев приехал в Макеевку, и отчитался о проделанной работе на фейсбуке: «Я его видел, со здоровьем все в порядке. Его даже в город выпускают». С прогулками по городу, он, конечно, дал волю фантазии. И со здоровьем было не в порядке – на тот момент Егору уже сломали руку и пытались отрубить стопу топором.
***
Возвращение Егора домой затягивалось, официальные лица месили воду в ступе. Княжицкий регулярно сообщал мне о том, что Воробьева внесли в список на обмен. Практически каждый наш разговор начинался с фразы: Он первый в списках. Один раз я даже не выдержала и ляпнула что-то вроде: Это что, списки Шиндлера? Тогдашний руководитель программы, где работал Егор, Артем Шевченко постоянно предлагал какие-то странные вещи вроде «Мне тут дали телефончик Паши Губарева, может, он поможет?» Мне уже тогда было понятно, что персонажи вроде «народного мэра Славянска» Губарева – исключительно медийные шуты и ничего не решат в данной ситуации. Единственное, от чего меня все отговаривали – это придавать ситуации с Егором огласку в СМИ, объясняя это тем, что чем больше я буду говорить о заложнике, тем выше станет его цена. Но сепаратисты по-прежнему не озвучивали свои требования, ситуация буксовала и забалтывалась. Поэтому я приняла решение сделать историю о захваченном в плен журналисте максимально публичной.
Связей в медийной сфере у меня хватало, о репортере в плену рассказывали в новостях на всех каналах. Но если информационные программы вели себя сдержанно и порядочно, то некоторые коллеги на моем горе попытались сделать рейтинги. Меня позвали в ток-шоу, пообещав подать информацию максимально корректно. В итоге я стала второй гостьей программы. Первой была женщина, лично поехавшая вызволять благоверного из лап боевиков в Донецк. Там она сама попала в плен, но таки вернулась вместе с мужем целой и невредимой. «Так почему вы не поедите спасть мужа сами?» — подначивал меня ведущий, а аудитория по команде режиссера подбрасывала реплики: «Есть нормальные жены, а есть трусливые». В сценарии, как я потом узнала, меня прописали как гостя-антагониста – антипода позитивной истории. Вдобавок присутствовавший на программе в качестве эксперта переговорщик Рубан выдал необоснованное умозаключение: «Журналистов из плена спасать не нужно, потому что они на войну ездят деньги зарабатывать». Короче, я ток-шоу выбило меня из колеи. На следующий день я уже собирала чемодан, чтобы лично ехать в Донецк спасать мужа, благо один умный человек, бывший сотрудник разведки, вовремя остановил: Ты в своем уме? Потом вас двоих оттуда вытаскивать?
***
Тем временем с Егором появился более-менее стабильный коннект, который обеспечивал местный связной. Сепаратисты держали Воробьева в сарае без света, как мешок с картошкой, на всякий случай. Там его и обнаружил Тигран Парсегян – он называл себя пресс-секретарем Казачества войска донского. Настоящим казачеством там, конечно, и не пахло. На самом деле это была обыкновенная бандитская группировка, состоявшая из вооруженнных людей в папахах. А руководил ими Батя – вор в законе, до войны занимавшийся еще и изготовлением надгробий. К этому сумасшедшему кагалу уголовников и прибился Тигран, он приехал в Донецк из России, как он сам определял «чтобы восстановить Киевскую Русь». Спасатель был худощав, без передних зубов. Он был одним из тех сумасшедших, кто действительно поверил в «идею захвата Донбасса фашистами», и по-своему искренне переживал за судьбу края. Тиграна заинтересовала и судьба Воробьева, которого он обнаружил в том самом сарае и обозначил для себя, как заблудшего коллегу-журналиста. Видимо, Парсегян нуждался в том, чтобы действительно кого-то спасти и Егор подошел для этого как нельзя кстати. Тигран забирал его из сарая в дом, поил чаем и организовывал нам сеансы телефонной связи. Естественно, все эти разговоры я записывала, надеясь расслышать между строк какие-то шифровки от Егора. Но ничего толкового под надзором даже такого сердобольного человека как Парсегян Воробьев сообщить не мог. Доходило до смешного, из заточения муж на полном серьезе интересовался у меня: а ты заплатила мой кредит на машину? Мы тут его жизнь спасаем, а он про кредит!
***
Хотя Парсегян регулярно обещал мне уговорить Батю отпустить заложника-журналиста, дальше слов дело не шло. И это нервировало. Мама Егора перенесла микроинсульт. Меня по-прежнему убеждали, что трубить о ситуации слишком громко не стоит, чтобы не навредить делу. Но я уже осознала, что в данном случае замалчивание намного хуже. Поэтому узнав о первой пресс-конференции президента Порошенко, я спешно на нее аккредитовалась.
Перед мероприятием я попросила нескольких знакомых коллег, уплетавших за обе щеки пирожки, обратиться к президенту с просьбой посодействовать освобождению Воробьева. Кивали и обещали. Предоставить слово мне пообещал и пресс-секретарь Порошенко Святослав Цеголко. Но, когда конференция началась, стало очевидно, что коллеги проявлять солидарность не собирались – они задавали свои вопросы, не упоминая ситуацию с Егором. А Цеголко мне давать слово тоже явно не собирался. Прошел час, шансы сделать заявление таяли, и я пошла ва-банк – встала и начала кричать с места. Деваться было некуда, мне спешно дали микрофон. Теперь о заложнике Воробьеве Порошенко знал, и, очевидно, должен был что-то предпринять. Пресс-секретарь Цеголко был явно недоволен моим выпадом, и, чтобы сгладить ситуацию, подсунул Петру Алексеевичу бумажку с информацией о том, что был освобожден другой журналист Дмитрий Потехин. Позитивное известие встретили овациями и мой гневный спич смазался.
Я вышла в коридор перевести дух, и ко мне за комментариями начали подходить телевизионщики. Повышенное внимание к моей персоне не понравилось охране Порошенко. Один из молодцев с гарнитурой в ухе подошел ко мне и прошипел на ухо: «Не нужно устраивать шоу, а то мы тебя выведем быстро отсюда!». На этой пресс-конференции по внегласному сценарию должен был быть один герой – гарант, и разъяренная жена пропавшего журналиста в схему не вписывалась. Охрана новоизбранного президента Украины явно не шутила, и еще свежи были воспоминания, как секьюрити Януковича выносили моего коллегу вперед ногами.
***
— Это Юрий, мы сейчас будем освобождать Егора с Божьей помощью!
— Я не верю в бога, — отрезала я и бросила трубку.
После обращения к Порошенко прошла уже неделя, а результатов по-прежнему не было. Мои источники пересказывали мне информацию, что освободить Егора просили лично боевика Безлера, как выяснилось, именно он мог дать добро на обмен. К Безлеру приезжали и звонили разные влиятельные люди, в том числе российский журналист Максим Шевченко. Все уже поняли, что журналист в заложниках оказался по ошибке, но результатов не было. Несколько раз мне намекали, что обмен уже согласован, но договоренности срывались. Поэтому звонок от незнакомца «с божьей помощью» меня не обрадовал, а показался очередным «замыливанием глаз». Но Юрий Тандит, нынешний советник главы СБУ действительно совершил долгожданное чудо.
Стало ясно, что договоренности достигнуты, когда знакомая журналистка Катя подтвердила мне, что лично видела, как Егор ест шашлык в ресторане под надзором боевиков. Потом был вывоз на нулевой километр, обмен. Николай Княжицкий отправил на Донбасс личного водителя, чтобы доставить Воробьева домой в целости и сохранности. Поздней ночью он позвонил в дверь. 39 дней плена и моего кошмара закончились.
